- Подробности
- Категория: О нас
Елена Васильевна Матьякубова –– преподаватель и общественный деятель. Родилась в Риге, по вероисповеданию – староверка. Преподает историю, историю культуры, психологию. Директор частной профессиональной школы «СИГМА» с 2005 года.
Председатель Латвийского общества русской культуры с 2006 года.
Активная общественница - является одним из учредителей Латвийской ассоциации в поддержку школ с обучением на русском языке (ЛАШОР), а также членом Правления «Старообрядческого общества Латвии». С 2009 по 2019 год входила в состав Консультативного совета по вопросам национальных меньшинств при Президенте Латвии.
Елена Матьякубова - филистр русской женской студенческой корпорации «Sororitas Tatiana». Часто выступает на радио и телевидении в передачах по темам интеграции и гражданского участия нацменьшинств в делах государства.
Борис Анатольевич Равдин –– родился в семье потомственных рижан, по образованию - историк, один из известных рижан-гуманитариев и специалистов-архивистов по истории стран Балтии и русской эмиграции. Окончил историко-филологический факультет Латвийского университета, где занимался в Пушкинском кружке под руководством профессора Льва Сидякова. Преподавал и выступал с лекциями в США, Англии, Германии, Австрии, Эстонии, Литве, Польше, Финляндии, Японии.
Член правления Латвийского общества русской культуры.
Работал учителем, а в 1991-2006 годах был редактором отдела, затем соредактором журнала «Даугава». Выступал со статьями, рецензиями в латвийской печати («Даугава» и др.), в «Словаре русских писателей ХVIII века», в словаре «Русские писатели. 1800-1917», в сборниках и журналах «Память», «Минувшее», «22», «ХХ век и мир», «Знание - сила», «Новый мир», «Синтаксис» и др.
Автор многочисленных книг, в том числе «Русская печать в Риге: Из истории газеты «Сегодня» 1930-х годов» (кн. 1-5, Stanford) совместно с Юрием Абызовым и Лазарем Флейшманом (Stanford, 1997) и «На подмостках войны: Русская культурная жизнь Латвии времен нацистской оккупации (1941––1944)» (Stanford, 2005). Также вел семинары по русской литературе в Queen Mary University of London.
Анатолий Ракитянский –– журналист, издатель, краевед. Член правления Латвийского общества культуры, член Международной ассоциации писателей и публицистов (МАПП), вице-президент Международного общества пушкинистов (Нью-Йорк), учредитель рижского клуба «Библиофил» и секции миниатюрных книг.
В библиотеке около 4000 книг: каталоги, писатели русского зарубежья, поэзия, мемуары, библиография, искусство, «минцловиана», филокартия (Рига), книжные знаки, периодика.
Издатель, составитель, автор альманаха «Рижский библиофил» (1986, 2003, 2010). Автор статей в «Советской молодежи» (Рига), «Bookplate International» (Лондон), газете «Книжное обозрение», альманахах и журналах «Библиофилы России», «Библиофильские известия», «История в памятниках культуры».
Автор библиографического каталога «Алексей Юпатов: художник, график, издатель (1911–1975)», библиографического справочника «1001 детектив» и соавтор библиографии «Русские издания в Латвии 1990-2000 гг.», «Библиографии миниатюрных изданий Латвии», росписи журнала «Даугава. 1977–2006».
Члены Правления ЛОРКа
Елена Васильевна Матьякубова –– преподаватель и общественный деятель. Родилась в Риге, по вероисповеданию – староверка. Преподает историю, историю культуры, психологию. Директор частной профессиональной школы «СИГМА» с 2005 года.
Председатель Латвийского общества русской культуры с 2006 года.
Активная общественница – является одним из учредителей Латвийской ассоциации в поддержку школ с обучением на русском языке (ЛАШОР), а также членом Правления «Старообрядческого общества Латвии». С 2009 по 2019 год входила в состав Консультативного совета по вопросам национальных меньшинств при Президенте Латвии.
Елена Матьякубова – филистр русской женской студенческой корпорации «Sororitas Tatiana». Часто выступает на радио и телевидении в передачах по темам интеграции и гражданского участия нацменьшинств в делах государства.
Борис Анатольевич Равдин –– родился в семье потомственных рижан, по образованию - историк, один из известных рижан-гуманитариев и специалистов-архивистов по истории стран Балтии и русской эмиграции. Окончил историко-филологический факультет Латвийского университета, где занимался в Пушкинском кружке под руководством профессора Льва Сидякова. Преподавал и выступал с лекциями в США, Англии, Германии, Австрии, Эстонии, Литве, Польше, Финляндии, Японии.
Член правления Латвийского общества русской культуры.
Работал учителем, а в 1991-2006 годах был редактором отдела, затем соредактором журнала «Даугава». Выступал со статьями, рецензиями в латвийской печати («Даугава» и др.), в «Словаре русских писателей ХVIII века», в словаре «Русские писатели. 1800-1917», в сборниках и журналах «Память», «Минувшее», «22», «ХХ век и мир», «Знание - сила», «Новый мир», «Синтаксис» и др.
Автор многочисленных книг, в том числе «Русская печать в Риге: Из истории газеты «Сегодня» 1930-х годов» (кн. 1-5, Stanford) совместно с Юрием Абызовым и Лазарем Флейшманом (Stanford, 1997) и «На подмостках войны: Русская культурная жизнь Латвии времен нацистской оккупации (1941––1944)» (Stanford, 2005). Также вел семинары по русской литературе в Queen Mary University of London.
Анатолий Ракитянский –– журналист, издатель, краевед. Член правления Латвийского общества культуры, член Международной ассоциации писателей и публицистов (МАПП), вице-президент Международного общества пушкинистов (Нью-Йорк), учредитель рижского клуба «Библиофил» и секции миниатюрных книг.
В библиотеке около 4000 книг: каталоги, писатели русского зарубежья, поэзия, мемуары, библиография, искусство, «минцловиана», филокартия (Рига), книжные знаки, периодика.
Издатель, составитель, автор альманаха «Рижский библиофил» (1986, 2003, 2010). Автор статей в «Советской молодежи» (Рига), «Bookplate International» (Лондон), газете «Книжное обозрение», альманахах и журналах «Библиофилы России», «Библиофильские известия», «История в памятниках культуры».
Автор библиографического каталога «Алексей Юпатов: художник, график, издатель (1911–1975)», библиографического справочника «1001 детектив» и соавтор библиографии «Русские издания в Латвии 1990-2000 гг.», «Библиографии миниатюрных изданий Латвии», росписи журнала «Даугава. 1977–2006».
«...Мы не общество русских в Латвии, а общество всех, кто причастен к русской культуре,
кто ощущает в ней потребность, стремится проникнуться ею».
Юрий Абызов (1921-2006) - основатель и бессменный председатель
«Латвийского общества русской культуры».
На том стоим
Виктор Авотиньш. 11/10/2014. 7 Суперсекретов.
В марте 1989 года было создано Латвийское общество русской культуры (ЛОРК). На учредительном собрании патриарх ЛОРКа Юрий Иванович Абызов сказал, что «только время покажет, посильный ли мы взяли на себя труд и каковы будут плоды». О том, что показывает время, «7 секретов» поговорили с историком культуры, членом правления ЛОРК Борисом Анатольевичем РАВДИНЫМ.
— Что такое 25 лет для культурного общества?
— За это время общество, особенно общество, образованное в кризисной ситуации, имеет право умереть. Оно выполнило некоторую предупредительно–раздражительную функцию, а потом начинается медленная физическая смерть. Если повезет — трансформация или впадение в анабиоз, до следующего воскрешения.
ЛОРК — явление, возникшее на фоне противостояния конца 80–х годов между Интерфронтом и Народным фронтом. ЛОРК выступал на стороне Народного фронта Латвии, точнее, на стороне русской культуры, ее гуманистической традиции. Не на политику ориентировался ЛОРК — на культуру. А культура — это перевозчик, культурная организация — толмач между культурами, между народами, между государствами… И тогда волей–неволей возникает идея соединяющего разные культуры канала, мостика. При том, что этот канал все время стремятся засыпать или заявить о том, что наличие канала — фикция, самообман.
— ЛОРК создавала инициативная группа. Но ключевой фигурой в этом деле был Юрий Иванович Абызов. Он говорил, по сути, то же, что и вы. Например, назвал одной из задач общества противостояние «бескультурью в своей, русскоязычной среде, потому что именно оно препятствует взаимопониманию между народами…» Он не ограничивал общество русскими: «Мы не общество русских в Латвии, а общество всех, кто причастен к русской культуре, кто ощущает в ней потребность, стремится проникнуться ею». Говоря о ЛОРКе, мы никак не можем обойти Юрия Ивановича.
— Я вообще не знаю, зачем Юрий Иванович ввязался в это дело — в создание ЛОРКа. Зачем это ему было нужно? Я еще понимаю его в роли инициатора, вдохновителя движения, но не более. Похоже, что он мобилизовал себя в тот ответственный исторический момент, взял себя за шиворот, почти как Мюнхгаузен. Во имя чего? Думаю, ему было обидно, неловко, что русское, русскую культуру в тот момент представляет только Интерфронт. Вряд ли он выступал во имя «свободы, равенства и братства». Скорее все же — во имя своего понимания культуры, да еще во имя надежды на самоочищение какой–то части общества. Была ли у Юрия Ивановича надежда на успех? Может, и теплилась какая–то надежда, но очень небольшая. Просто ему не нравилось, когда люди режут друг друга (напомним, Юрий Иванович ведь был участником войны, о которой он не любил вспоминать), и он надеялся, что ему не придется быть свидетелем кровавой резни и яростной грызни. Может быть, мерещилось ему, что Латвийское общество русской культуры, объединявшее людей не по национальному признаку, а по культурным дефинициям, сможет пролить масло на бушующие волны национальных страстей.
И тем не менее, почти не надеясь на успех, Юрий Иванович не отказывался от попыток поиска союзников в обретении «третьего пути». Взявшись за гуж, он старался честно выполнять возложенные им на себя обязанности, по крайней мере в ЛОРКе. Нет, Юрий Иванович не был совсем уж одинок, вокруг были и товарищи, и единомышленники, которых исторической бурей прибило к Юрию Ивановичу. Нет, его не беспокоило мнение части русскоязычного населения Латвии, видевшей в нем, говоря вчерашним и сегодняшним языком, пятую колонну, его беспокоила убыль надежд, пусть призрачных, убыль активистов ЛОРКа, убыль читателей в библиотеке ЛОРКа, созданной на основе его личной библиотеки.
Может быть, я для красоты чуть преувеличу, но, на мой взгляд, Юрий Иванович, да еще в свои семьдесят и более лет, не был похож на борца, скорее, все больше походил на скептика из стихотворения Владимира Ходасевича «Буря» 1921 года:
Мудрый подойдет к окошку,
Поглядит, как бьет гроза,
И смыкает понемножку
Пресыщенные глаза.
Все меньше внимания Юрий Иванович уделял общественной деятельности, все больше — исследовательской и издательской работе в рамках ЛОРКа, где результат зависел от него самого, от его знаний, умений, представлений, трудолюбия, благо всех этих достоинств Юрию Ивановичу было не занимать. И пошли статьи, книги, указатели, возвращение имен и событий…
Я помню, как уже с середины 1990–х годов или даже раньше Юрий Иванович стал тяготиться ЛОРКом, как хотелось ему уйти, бросить все это дело к чертовой бабушке… Но никак не находилось крыльцо, на которое можно было подбросить младенца. А оставлять младенца совсем уж без присмотра было как–то нехорошо, неловко. Вот Юрий Иванович и тянул свою бурлацкую лямку до последних дней. И правильно делал!
Юрий Иванович любил цитаты. По случаю напомню одну, из Мартина Лютера: Hier stehe ich und ich каnn nicht anderes. Что на всех языках означает: «На том стою и не могу иначе». И без восклицательного знака в приведенной цитате!
— На мой взгляд, Юрий Иванович уставал не от того, что ставил перед ЛОРКом задачу, так сказать, исторического масштаба. Он разочаровывался не в ЛОРКе или не столько в ЛОРКе, сколько в том, что по обе стороны упомянутого вами канала или моста — культура как основа диалога, как фундамент строительства политики оказалась почти никому не нужна.
— Да, на каком–то этапе попытка умиротворения, поливания масла на бушующие волны, наверное, неосознанно была тем методом, путем, которым двигался ЛОРК все это время в поисках диалога. С временными остановками. ЛОРК не демонстративно, а скорее бессознательно пытался и пытается доказать, что существует не только фундаментальное понятие «свой–чужой», но и такие элементы в периодической системе ценностей, как «добро», «справедливость», «движение к истине», «третий путь»… «Третий путь? — говорили ему. — Вы что, опять забыли, что есть только «свои» и «чужие». А остальное — от лукавого! А вы — кто?! Свои среди чужих, чужие среди своих? Непонятно кто». И потому ясно, что ты на каком–то этапе естественным образом изгоняешься из одного общества, на каком–то — из другого. Становишься изгоем, иногда гордым, иногда не очень гордым.
— И вы, и Юрий Иванович занимались исследованием русской культуры Латвии до войны. Сравнима ли ситуация ЛОРКа с тогдашними русскими культурными организациями?
— В 20–е годы в русской эмиграции, отчасти по образцу старой России, началось строительство культурных обществ. И в Латвии возникло Просветительное общество с широкими культурными задачами. Возглавлял общество человек по фамилии Тихоницкий (Елпифидор Михайлович Тихоницкий (1875–1942) — педагог, руководитель Рижского русского просветительного общества, организатор Дней русской культуры в Латвии, депутат 2–го Сейма. — В. А.). Довольно скоро выяснилось, что у этого культурного движения существует мощная оппозиция в лице как старшего поколения, так и в особенности молодого. Оппозиция заявляла, что культурное движение прежде всего должно быть основано на национальной идее. Согласиться с этим Тихоницкому было сложно, поскольку культурное движение, которое он представлял, не было мононациональным. Началось противостояние. Просветительное общество приглашало на лекции либеральных деятелей. Приезжал в Ригу Милюков (Павел Николаевич Милюков (1859–1943) — русский политик, историк, публицист, идеолог российского либерализма. — В. А.), которому во время выступления в Риге в 1927 году нанес пощечину молодой человек по фамилии Адеркас. В правой эмиграции было модно так или иначе оскорблять Милюкова. Правые, не желая появления в Риге бывшей российской либеральной профессуры, первоначально заявляли, что пришлые лекторы здесь вообще не нужны, а потом, в борьбе с либерализмом, стали приглашать с лекциями, например, Ильина (Иван Александрович Ильин (1873–1954) — русский философ, писатель, монархист, славянофил. — В. А.), имевшего в Риге большой успех. Противостояние между левым и правым крылом российской эмиграции в Латвии продолжалось довольно долго, практически до той поры, когда активные деятели и левых, и правых кругов в 1940–1941 годах были арестованы. Тихоницкий, конечно, оказался в числе репрессированных, поскольку и советская власть не признавала культуру как способ объединения людей, народов, наций.
Любопытно, что в ситуации переворота 1934 года значительная часть русского населения поддержала диктаторские установки Улманиса. Даже сторонники монархии, которые довольно иронически относились к Латвии как к государству, не могу сказать — с восторгом, но с пониманием приняли Карлиса Улманиса как представителя мягкого авторитаризма. Идея сильной руки, отрицательное отношение к либерально–демократической «болтовне» находили понимание не только в правых кругах русской части населения Латвии. Позднее, когда выявилось, что тоталитарные тенденции распростирают свои щупальца на все стороны жизни, в том числе и русской, возникла тихая (громко говорить уже было нельзя) оппозиция. Но, повторюсь, первоначально идея сильной руки частью русского общества Латвии весьма приветствовалась.
— Если есть ЛОРК, значит, есть и русская культура Латвии. Она тут что — более европейская, чем в России? То есть ей, в отличие от российского пространства, более присущи, например, те черты, которые Дмитрий Сергеевич Лихачев назвал компонентами европейской культуры: личностный характер, восприимчивость к другим культурам, свобода самовыражения?
— Да, так казалось, по крайней мере, когда русский человек из Латвии оказывался в России, ему могли сказать — какие–то вы не такие. Я думаю, что ситуация в Прибалтике в какой–то степени способствовала прививке, по меньшей мере восприимчивости к другим культурам. Но мне кажется, что те дефиниции, которые назвал Дмитрий Сергеевич, характеризуют общество вне давления сиюминутных исторических обстоятельств. Когда включается исторический пресс, очень многое исчезает, выдавливается. У меня есть знакомый мальчик всего двух лет. И вот на днях как–то заметил, что он держит в руках ежика — не то резинового, не то тряпичного. Страстно прижимает его к себе и не менее страстно говорит: «Я хочу обидеть ежика!»
— А вы что этим хотите сказать?
— То, что русскоязычная община Латвии сегодня, по–моему, находится в положении этого мальчика, который хочет обидеть ежика, чтобы восстановить какое–то мифическое психологическое равновесие.
— Ну, похоже, у нас тут два обиженных ежика. Или вдвоем обижаем одного. Особенно в последнее время, когда проснулись страхи и угрозы.
— Да, конечно. И та партия, и эта партия хочет обидеть ежика, чтобы достичь блаженного состояния нирваны, согласно своему представлению об идеальном мире, который не более чем мираж. Но не стой на пути к нашему миражу!
Недавно мне попались воспоминания одного любителя музыки. Он пишет, что после событий 1940 года в течение почти 50 лет он не мог слушать Чайковского. Потому что Чайковский для него — представитель той силы, которая в 1940 году совершила в Латвии то–то и то–то. Аналогично, как мы знаем, происходит, например, в Израиле, где Вагнера до сих пор считают персоной нон грата. Если кто–то осмеливается играть Вагнера, то он вполне может быть подвергнут обструкции со стороны ортодоксов.
Мария Васильевна Розанова, издатель, мастер крылатых выражений, жена Андрея Синявского, критика, писателя и публициста, арестанта, как–то заметила, что «эмиграция — это капля крови нации, взятая на анализ». Мне кажется, что это определение характеризует не только эмиграцию. Оно вполне применимо и к внутренней эмиграции, которая тоже находится под прессом и готова изгнать из себя все представления о культуре как сдерживающем факторе. Отчасти такая же сдерживающая функция придана религии, но и религиозные основы нам не указ. Остается физиология? Ленин будто бы сказал о самодержавии, что это гнилая стена: ткни — и развалится. Мы можем сказать, что слой культуры сегодня настолько тонок, что ткни — и развалится. Я не говорю, что культура — это гнилая стена, но сейчас культура — это очень тонкая прослойка между физиологией и многообразием жизни.
— Но коль скоро мы приближаемся к скотине, кто (что) тогда носитель национального, если не культура?
— Одно из определений культуры: культура — это кодированная система запретов. А мы в пороговых обстоятельствах склонны эти запреты снимать, как луковую шелуху. Культура — это некая одежда, фиговый листок, который прикрывает наше животное происхождение. Но когда наступает опасность, так хочется отбросить этот фиговый листок, просто сил нет, как хочется сбросить. Кто–то сдерживается, а кому–то невмгототу…
Хорошо бы, чтобы сугубо национальное и культурное перемежалось. Замечательный образец того, как национальное, помноженное на культурное, держит человека, и не только одного, дает видеозапись концерта 2011 года на Большой эстраде в Межапарке, когда Имантс Кокарс в свои 90 лет дирижирует хором, исполняющим Manai dzimtenei. Он, Кокарс, с трудом ориентируется на своей дирижерской трибуне, ему нужна помощь: где стать, куда идти, но, как только он только взмахнет рукой, все напасти, болезни, возраст исчезают, остается только доминанта — плывущая песня… А хор, вдохновение, особенно на лицах у девушек… Многозначительная, впечатляющая картина, тем более что и оператор хороший, сумел выбрать и показать.
В каждой культуре можно отыскать такой вдохновенно–умиротворяющий сюжет, пусть и не часто он будет встречаться. Да часто и не нужно.
— Вы сказали «капля крови», и я вспомнил о сетованиях, что русская культура Латвии якобы выведена за скобки «материнской культуры». Так ли это?
— Думаю, что нет. Например, я не понимаю, что вкладывается в понятие «маленькая нация». То, что мы имеем право не делать того–то и того–то? Или можем претендовать на то–то и то–то? На самом деле это очень похоже на типичный комплекс неполноценности. Мол, мы маленькие, не предъявляйте к нам никаких требований, претензий. Это какое–то самоотрицание права на полноценное существование. Мне кажется, что такое сознание — и даже в большей степени, чем латышам, — присуще и русской, русскоязычной части Латвии. Вот говорят: мы подавлены здесь, мы ограничены здесь, нас не любят здесь, мы лишены молока матери–родины, и вообще, что хорошего можно найти в Назарете… Говорят, это что–то вроде мазохизма, даже если для части подобных наших представлений есть реальная основа. А по–моему, место под названием Латвия довольно удобное и удачное место для самовоспитания, для самоограничения как одной стороны, так и другой.
— А вот Сергей Кара–Мурза как–то написал: «Сама русская культура порождает русофобию, это наша генетическая хроническая болезнь». То есть в самой русской культуре заложено что–то такое, чтобы русских боялись?
— Поскольку Европа в сегодняшней ситуации — правоцентристская организация, а Россия считается идеецентристской организацией, то между этими двумя конструкциями непременно должно быть некое противостояние, должна быть некая состязательность. Одна сторона основывается на праве, другая — на идее и на попытке воплощения этой идеи в жизнь, пренебрегая правом. Одни действуют, я бы сказал, по правилам, по закону, а другие — по понятиям.
— Право — всего лишь консервированные понятия.
— Не всегда. Я бы сказал, что понятия — комментарий к праву. Как путешественнику позволяется пренебрегать постными днями, так понятия — это разрешение на выход за пределы права при особых обстоятельствах.
— Похоже, что у нас «особые обстоятельства» всегда. И вместо диалога культур — фобия. Тот же Дмитрий Сергеевич назвал неевропейским поведением большевизм и национал–социализм. А в постсоветский период — войну в Сербии и отношение к русским в Прибалтике.
— Частично можно согласиться с Дмитрием Сергеевичем. Но вот Борис Федорович Инфантьев, живший одновременно в нескольких национальных средах (отчасти отсюда его многопонимание), показал в своих статьях, как в латышских текстах относятся к православным и старообрядцам. Оказывается, реакция совершенно разная, хотя с точки зрения национального происхождения и те, и другие — русские. Но старообрядцы для многих латышских авторов — идеал трудолюбия, взаимоподдержки, нравственности… Получается, что старообрядцы, как в Риме для Тацита варвары, — это идеал по сравнению с погрязшими в разврате римлянами.
Но я не совсем понимаю, что хотел сказать Дмитрий Сергеевич. Вот, например, Александр Исаевич Солженицын считает, что события 1917 года — это преимущественно внешнее воздействие на Россию. Но не слишком ли большое значение мы придаем внешним факторам? Ведь значительная часть событий проистекает из наших внутренних побуждений, стремлений, желаний, фобий и так далее. Европейское поведение сегодня в некоторой степени дискредитировано. Кроме того, сегодня часто говорят, что общелиберальные идеи для России являются или слишком ранними, или вообще ненужными… Предпочтение отдается стремлению к поискам и демонстрации собственного пути. О нем Россия всегда заботится, но доказательств возможности собственного пути немного. И я не знаю, возможен ли такой путь в сегодняшнем техногенном мире. Хорошо бы еще, чтобы так называемые большие страны в поисках собственного пути не забывали о так называемых малых странах. У больших стран страшная инерция движения; влекомые этой инерцией, они проходят мимо ценнейшего опыта стран малых, теряют способность к реальному диалогу.
(Продолжение в следующем номере)
9 октября 2014. №41